Дерзкая, резкая, бескомпромиссная и бесстрашная. А еще – чертовски талантливый автор, признанный Мастер слова, чьи публикации и выступления хочется тут же растаскивать на цитаты, а когда где-то цитируешь, добавлять: «Лучше не скажешь». И это далеко не все о ней – это лишь малая толика о женщине, сумевшей стать наиболее жестким и влиятельным политическим журналистом Украины, Юлии Мостовой.

Юлия Владимировна (да-да, тезка другой нашей известной Юлии, да еще и близкая подруга – правда, уже в прошлом) давно, заслуженно и крупным шрифтом вписала свое имя в историю отечественной журналистики. Даже дважды.

Мостовая: В 2009-м прилетел посол Теффт и говорит: мол, я хотел бы услышать ваш прогноз, что будет происходить в стране, выборы ведь впереди… Я говорю: «На выборах победит Янукович, но не досидит». Он не поверил ни одному моему слову

Во-первых, когда 25 лет назад основала вместе с отцом, Владимиром Павловичем Мостовым, аналитическое издание “Зеркало недели“, во-вторых, когда ведущим автором, лицом этого издания стала – и начала рубить правду-матку о сильных мира сего, да так рьяно, что некоторые из них готовы были миллионов лишиться, лишь бы только заполучить Мостовую в свою команду – в качестве пиарщика, имиджмейкера, руководителя штаба, советницы, соратницы.

Должен сказать: понимаю их рвение, потому что к обладающей недюжинным аналитическим умом Юлии (всюду, кстати, уверяющей, что по жизни ее ведет не логика, а интуиция) политикам впору обращаться не просто за советами, а за прогнозами и даже предсказаниями.

Взять хотя бы ее статью, вышедшую накануне президентских выборов-2010, где схлестнулись Янукович и Тимошенко. Ну, или два кандидата, вышедшие во второй тур, и народ, которому не впервой безрадостно, с видом и самочувствием обреченного выбирать «из двух зол меньшее»...

«Это уже потом мы станем свидетелями охоты ведьм на ведьм и перераспределения большой собственности между большими и малой — между малыми бизнесменами и чинами, – писала в «Зеркале» Юлия Мостовая, предвидя победу приснопамятного Виктора Януковича. – Это уже потом «Межигорье» вместо Безрадичей, поле для гольфа — вместо «Мистецького арсеналу», охота – вместо глечиков. Это уже потом будет попытка купить, потом – договориться, потом – закрутить гайки, потом – разогнать досрочно, потом – отдать приказ, а потом – спешно покинуть чартерным рейсом страну. Это все может быть потом. Если…

«Ну а дальше, вспомните, мы претворили это «если» в «свершилось» – и что из этого вышло, увидели в 2014-м. В черном дыму от пылающих шин на Майдане... У Мостовой, разумеется, нет по этому поводу ни обиды за то, что не прислушались, ни злорадства. Но мудрое женское «я же говорила!», в данном случае абсолютно справедливое, есть. Предупреждала же! Как и о многом другом, не менее значимом, но нами, увы, пропущенном, во внимание не взятом. Этот откровенный и по-человечески проникновенный, до слез, разговор, на который я Юлию годами упрямо звал и звал, а она все не шла и не шла, длился целых три часа!

Потому что кому, как не самому авторитетному человеку из пишущих в Украине о политике, задать эти вопросы – о неожиданностях на предстоящих парламентских и президентских выборах, о том, кто и с какой целью стоит за наиболее раскрученными кандидатами, о планах на Украину Соединенных Штатов (есть ли они вообще, эти планы?) и аппетитах России (уймется ли она когда-нибудь?), о том, почему Владимиру Путину важнее выборы в наш парламент, отчего Виктор Медведчук терпеть не может все украинское, что из себя представляет украинская политика, что является бедой нашей страны и почему следует бороться за мигрантов, как остановить профессиональную деградацию и реально ли вообще победить коррупцию...

Ну и, конечно, между кем и кем граждане Украины, вероятнее всего, будут выбирать во втором туре выборов президента. Ответ на этот вопрос, уверен, Юлию Владимировну волнует не на шутку: ее супруг, экс-министр обороны и видный украинский политик Анатолий Гриценко, снова в числе кандидатов на «первое кресло». В связи с этим обстоятельством, кстати, нельзя было не поинтересоваться, как Мостовой перспектива стать первой леди страны. Настораживает, радует или, наоборот, пугает? Хотя весьма остроумный (и, как всегда, четкий и правдивый) ответ на подобный вопрос, будучи не так давно спикером на одном студенческом форуме, Юлия уже дала: «Да я и так не последняя! Мама сказала, что в журналистику я пойду только через ее труп».

– Тогда я хочу начать с начала. То, что ваш отец – Владимир Мостовой, известный журналист, как-то повлияло на ваш выбор профессии?

– Думаю, повлияло. Но к известному журналисту Владимиру Мостовому полагалась еще мама, которая сказала, что в журналистику я пойду только через ее труп. Виктор Владимир Мостовой.

– Почему так?

– Ну, это непросто – жить с журналистом. Особенно в советский период. Особенно когда журналистика была ограничена и необходимо было время от времени снимать стресс от этого ограничения, а папа – очень свободолюбивый человек… Знаете, мы с братом выросли в семье, которую мы называли итальянской. Родители у нас одноклассники, брат был женат на своей однокласснице, ее мама с папой были одноклассниками наших мамы и папы…

– Как все просто…

– Как все рядом: кто кого нащупал, тот того подгреб (смеется), одна я пустилася у мандри… Но дело не в этом: родители всегда бурно ссорились и страшно бурно мирились. Когда мы были маленькими, это было и страшно, так тепло потом, когда все вместе на кухне, кто картошку чистит, кто колбаску на «оливье» нарезает, и все вместе поют в эти времена затишья… Это, кстати, сказалось на моем характере, потому что я человек взрывной, но отходчивый…

– То есть профессия отца повлияла?

– Повлияла. У меня был выбор: я неплохо рисовала, у меня была мысль о том, чтобы поступать во Львов и заниматься оформлением книг.

Но от нее я отказалась, потому что, как мне тогда казалось, профессия художника-оформителя требует отшельнического образа жизни. А у меня самое интересное, что когда-либо было в жизни, – это люди. Они мне интересны. Они мне нужны. Поэтому вместо того, чтобы облизывать акварель или гуашь, высунув язык, рисовать, я все-таки выбрала журналистику, хотя не понимала, что это такое. Есть в нашей профессии люди, которым я должна сказать спасибо. Это отец, Лора Ившина и Александр Ефимович Швец.

– Учителя в профессии, в журналистике, у вас были?

– Вы знаете, я как-то сразу попала, как кур в ощип, потому что в «Киевском Вестнике» меня приняли очень тепло, спасибо всему коллективу, отец тоже там работал. Но через год, даже чуть меньше, я оказалась в агентстве France Presse. Была единственным стрингером по Украине, который должен был конкурировать с полномасштабными бюро Associated Press, Reuters, «Интерфакс», DPA… Нужно было крутиться со страшной физиологической силой, а параллельно я еще работала в газете «Киевские ведомости» потом.

Но, безусловно, есть в нашей профессии люди, которым я должна сказать спасибо и сделать это очень искренне. В первую очередь это отец – Владимир Палыч Мостовой. Не потому, что он меня чему-то учил, а потому, что был таким, каким он есть, знаете?

Вот мама была самым близким моим другом. Она настолько была во все посвящена, что даже когда у меня не было времени в университете, мальчишкам, моим друзьям, писала письма в армию. Они ждали, мне было некогда.
В детстве как было? Если он помнил, что у него есть дочь Юля, сын Леша, – ну, хорошо. Спасибо, что не забывал, пол не путал. Открылся он потом, когда мы уже начали вместе работать, когда я вошла в профессию, и как человек оказался гораздо интереснее, чем как опекающая, любящая и обеспечивающая родительская функция. Рано или поздно приходит время, когда мы начинаем о наших родителях думать как о людях, оценивать их в социуме, помимо нашего дочернего или сыновнего теплого к ним отношения. Мы начинаем понимать, какие они люди.

Лора Ившина – два: мне было с ней очень интересно. Александр Ефимович Швец – три. Я не могу, опять же, сказать, что меня непосредственно чему-то учили: меня учила улица, вот та журналистская улица, наполненная информационными поводами, которые я должна была закрывать. От раздела Черноморского флота, от «Белого братства», от падения самолета до происшествия на Чернобыльской атомной электростанции. Я все должна была освещать одна, поэтому нарабатывались связи, нарабатывались мысли, это все переплавлялось в какое-то мировоззрение, я понимала, что интересно от нас миру, мне удавалось вырываться из этого клубочка, глобуса Украины, в котором, в общем-то, варились все. Ну и плюс рядом были люди, которые тоже сотрудничали с западными СМИ. Это Мыкола Вересень, Ростик Хотин. Была рядом Оля Мусафирова.

Позже очень важным человеком в моей жизни стала Таня Коробова, профессионально и человечески. Мы очень дружны были. То есть мне везло на людей, которые не говорили «делай, как я сказал».

Я пришла в газету, ни секунды не собираясь заниматься политической журналистикой, и с трудом отличала законодательную власть от исполнительной.

– Для меня вы уже много лет – лучшая украинская журналистка в политике. Самая авторитетная, блестяще владеющая пером, имеющая абсолютно мужской аналитический ум. Помню первое впечатление от встречи с вами. 90-й год, я после Киевского инженерно-строительного института пришел в газету «Вечерний Киев» (по распределению – это уникальная история была) и в столовой на Маршала Гречко, 13, в здании, где располагался целый ряд газет, увидел ну просто сумасшедше красивую девушку с ее первым мужем.

– Это был 91-й год, наверное…

– Ну, значит, 91-й. Владилен Самойлов, по-моему, парня звали…

– Владилен, да.

– Я обратил внимание: какая красивая девушка с ним! Потом мне сказали, что она будет работать в газете «Київський вісник», где работает ее отец. До этого издание называлось «Прапор комунізму», я там даже несколько раз печатался. Скажите: это была хорошая школа?

– Я считаю, это была замечательная школа, но очень короткая, потому что мой журналистский опыт на 24 дня старше нашей с вами страны. Мы вышли на работу 1 августа 1991 года, а через 19 дней грянул путч. И как бы ни назывался печатный орган горкома партии, «Прапор комунізму» или «Київський вісник», он был брошен на самовыживание, и мы тогда этому учились. Я пришла в отдел писем, кстати говоря, и большего себе не желала.

– Любили читать чужие письма?

– Нет, я и сейчас их не люблю читать, и не люблю слушать чужие записи: ни видео-, ни аудио-, ни подсмотренные.

– А приходится?

– Нет, не приходится: я как-то солидаризируюсь с подслушанными или подсмотренными людьми, потому что это стыдно, это противно, и потому это не мое. Я пришла в газету, ни секунды не собираясь заниматься политической журналистикой, и с трудом отличала законодательную власть от исполнительной.

Я вообще хорошо играла в преферанс и вышла замуж, у нас была отличная компания, я обожала жарить котлеты и мечтала, чтобы наш дом был гнездилищем друзей, куда они могут прийти, остаться ночевать, быть накормленными, наигранными, и чтобы им там было хорошо. Я не собиралась строить никакой карьеры в журналистике, потому что перед моими глазами была моя мама – медалистка, с красным дипломом биофака Киевского университета. Она подавала колоссальные надежды, но родились мы с братом, богатырским здоровьем не отличались, и она всю свою жизнь отдала нам, вот и все.

И я почему-то считала, что у моей жизни такое же предназначение – это семья, ну а работа – поскольку-постольку. А вот путч изменил эту ситуацию, потому что в тот день я написала свой первый политический, причем антипутчистский, материал, и мне его дали напечатать. Я не знаю, что это было: доверие или «давайте сдадим ее в поликлинику на опыты, не жалко». Но я благодарна за эту возможность.

– То есть если бы не путч, политической журналистки Юлии Мостовой, может, и не было бы?

– Вы знаете, мне тяжело судить. Есть такой анекдот: ползла мышка по пустыне, и если бы она не умерла от голода, то через пять минут умерла бы от жажды. Так примерно и со мной: не случилось бы это – возможно, случилось бы еще что-то, что привело бы меня в профессию по-настоящему, когда журналистика стала для меня вообще всем, когда жизненные вехи – это события страны.

Ввиду своей коммуникабельности я была знакома с людьми, принимавшими в стране Бжезинского, который только прилетел, и взяла у него интервью. А потом прилетел Киссинджер – и я записала интервью с ним, вот так вот, просто, сходу! Вот как-то так складывалось, одно к одному, одно к одному.

– Я вспоминаю гениального Маяковского: «Партия и Ленин – близнецы-братья. Кто более матери-истории ценен? Мы говорим «Ленин», подразумеваем «партия», мы говорим «партия», подразумеваем «Ленин». Мы говорим «Юлия Мостовая», подразумеваем «Зеркало недели», мы говорим «Зеркало недели», подразумеваем «Юлия Мостовая». Скажите, пожалуйста: почему «Зеркало недели» стало самой авторитетной в украинских властных коридорах газетой? В чем секрет?

– Ну, наверное, в той же кратковременной школе, которая была. Вы же помните конкуренцию между «Вечеркой» и «Київським вісником»? Вопрос не в тиражах – вопрос в школах и коллективах. Легкие и массовые СМИ родились из «Вечерки»: «Коза», «Комсомольское знамя», и возглавлял ее Владимир Кулеба.

А серьезные издания, то, что называется quality press, вышли из «Київського вісника»: и «Зеркало недели», и «День». Это разные жанры, и во всем мире они так и существуют.

– Но почему на столе у каждого уважающего себя депутата, чиновника, политика высочайшего ранга всегда лежал свежий номер «Зеркала недели»?

– Потому что это была территория свободы, которая плавно переросла в интеллектуальный заповедник.

– О! Вот вы и сформулировали.

– Собственно говоря, так, да. Проблема только в том, что сейчас я абсолютно не уверена в том, что нужно и первое, и второе.

– Как читатель «Зеркала недели» хочу спросить: сейчас-то я уже в интернете газету читаю, но раньше держал в руках и недоумевал: ну почему такой неудобный формат А-2? Когда все уже перешли на А-3.

– Нет, ну я, конечно, могу сказать, что это дань традиции: все-таки газета существует уже 24 года. Надеюсь, дотянем до празднования 25-летия.

Но дело в том, что формат А-3 требует меньших текстов. А меньшие тексты – это диктат редакции либо больший штат. Нужно либо платить более высокие гонорары, либо нанимать больше людей, и тогда уже диктовать стиль. А мы себе не можем это позволить. То есть на самом деле мы себе свободу купили бедностью.

– Но «Зеркало недели» – явно убыточная газета все эти годы была. Кто давал на нее деньги?

– Разные люди. Совершенно разные.

– Они находились?

– Всегда, и причем это всегда было без обязательств. После смерти Саши Разумкова что-то осталось – им были оставлены деньги для нас с сыном, друзья его помогали… Нормальные люди таскают деньги с работы домой, а я таскала из дому на работу. Тот факт, что учредителями «Зеркала недели» является семья Мостовых, никогда не приносил дивидендов. Это всегда приносило только возможность самовыражаться – нам и тем людям, которые чувствуют в этом потребность, единомышленникам. Понятно, что все они не помещаются в нашем маленьком коллективе, у нас всегда был журнальный принцип, внешние авторы. Но мы эту перчатку сколько можем, столько зубами держим.

– Был момент, когда вы, как говорится, не знали, как дожить до рассвета? То есть номер должен выходить, а денег на бумагу нет?

– Очень много раз. Всегда находится какое-то решение. Вот последний случай: мужчина, ученый, насколько я понимаю, он работал в институте «Комета» когда-то, а сейчас живет в Германии. Он продал свою хрущевку на Бурмистенко – и перевел нам, например, 70 тысяч. Просто так. И таких людей, на самом деле, очень много. И сильные мира сего, как это ни странно, тоже помогали «Зеркалу недели». Я не буду называть фамилии: нет смысла, эти люди никогда не выдвигали никаких условий.

Они хотели, чтобы была какая-то территория свободы, интеллектуальной безопасности в тех джунглях, в которых они живут.

– Сами.

– Сами! Это для них было очень важно. Нет до конца плохих людей, понимаете? Миша Бродский – очень толковый человек. Придет время, и все узнают.

– Правда ли, что сегодня газету финансирует Михаил Бродский?

– Не-е-ет, что вы?! Мы с Мишей друзья – в смысле, я и Миша. Я знаю всю сложность его характера, взрывоопасность, причем не только для окружающих, но и для него самого. При этом он очень толковый человек. Придет время, и все узнают (он никогда не разрешает об этом говорить): масса полезных идей, которые были реализованы различными властями, – это идеи Миши Бродского.

– Ну он креативный…

– Не только с точки зрения троллинга или еще чего-то, но и с точки зрения государственной политики и экономики. И он всегда отдает свои идеи, не тянет их на себя, не говорит «я этот человек!», понимаете? Он просто этими идеями делится, он ругается, ссорится… Послушайте, он же начал первый – в этой стране вообще и что у него есть – ресторан «Калина»? И фабрика, которая производит замечательные матрасы, но это же не нефть, не газ и даже не лес. Но Миша не финансирует «Зеркало недели», это неправда.

– Заканчивая разговор о печатной прессе, спрошу: газетам – конец?

– Разумеется, конец.

– Сколько они еще продержатся?

– Смотря в каких странах. В Украине еще, может быть, лет пять. Я не задумывалась об этом вообще, потому что основной читатель и так уже в интернете, а сохранение бумажного «Зеркала недели» – это дань уважения тем людям, которые его читают чуть ли не с первого номера, которые привыкли вдыхать запах краски типографской, шелестеть этими страницами, пускай здоровенными, динозаврическими. Ну, собственно, это для них – для тех, которые были гвоздями и ушли на пенсию. Знаете, «гвозди бы делать из этих людей…

– …крепче бы не было в мире гвоздей».

– Совершенно верно.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Дмитрий ГОРДОН, основатель проекта «Гордон.UA»